Виктория Тищенко
Люби меня и сереньким таким,
когда и почва - прочь, и свет несветел,
когда туман - действительно лишь дым,
навязчивый, негрозный, словно пепел.
Когда несносный ветер за двоих
Ах, что-то зачастила к нам синица.
Слетает на карниз – живая дрожь.
В окошко помутневшее стучится
сердечком полуголых тёмных рощ.
Из тумана возник
день – белеющий лист.
Для меня это миг,
для тебя это жизнь.
Пусть уйдет втихаря
День такий туманний. Все непросто.
Жовтень, мовби втомлений жовнір.
Дарували нам у дев'яностих
суверенітет як сувенір.
Ніби інший герб та інший прапор...
Пахнет краской и битумом с крыш,
недоклеены, сохнут обои.
На окошке ершистый малыш —
в три вершка изкиоскный алоэ.
Газ опять отключён — до утра.
Воздух был полон густыми июлями
(ох, мурава - не зола, зелена).
Как же любили мы сравнивать с пулями
колос-лучи, голубые глаза.
Мира величие - и величание…
Влюбленный в Японию жил в очень странной квартире:
достал где-то меч самурая, читал книги древних – дзуйхицу,
коллекцию нэцкэ, на полке расставленных в стиле,
лелеял, любя каждый штрих в их нефритовых лицах.
Он жил одиноко. И дни проходили за днями,
Сонник соняшника... Зошит-серпень
у обкладинці струнких доріг…
Сонник соняшника - синє небо,
мирне небо - одне на всіх.
Зорі, наче яскрава рута
Той був готов зробити для мене все.
А той не робив нічого
(ну майже нічого,
окрім того, що бажалося йому).
Але мені все сняться
ті човни — карі очі.
То наскоком жадным, то небыстро –
вором в ожидании момента
золотые пальцы пианиста
подбирались к сути инструмента.
У границы деревянной плоти
Ах, маки-маги в пепельной траве,
растущие на сером бездорожье.
Любимцы лета огненных кровей,
зачем взошли вы на отшибе божьем?
Пьет соки ваши хладнокровно зной.
Вот этот дом. Подъезд. Неподалёку
растрепанная маленькая роща.
День ото дня, как сотни одиноких,
шепчу под нос: «Вернешься – не вернешься?».
Как будто четки, гладкие ступени